Капитанские повести. ТРЕВОЖНЫЕ СУТКИ

НОЧЬ
Ничто, кроме службы богу и монарху, не могло бы заставить меня подвергаться такой опасности…
Христофор Колумб.
О плавании в урагане.
25
Когда взволнованный, мигом потерявший свою сонность старший моторист Осетров, прерывисто дыша, срывающимся голосом сообщил об аварии, Александр Матвеевич Федоров едва ли не обрадовался. Кончалось длительное, надоевшее до чертиков монотонное бездействие, жизнь снова приобретала конкретный и энергичный смысл! Он налил на ладонь изрядную дозу одеколона и, крякнув, плеснул им в лицо. Затем растерся концом полотенца, схватил беретик и побежал вниз, в машинное отделение. Наступала его страда. Что же там могло случиться?
Весть об аварии мигом распространилась по судну, и внизу второй механик увидел добрую половину машинной команды. Все они глянули на Александра Матвеевича. Теперь вся надежда, может быть, была на его умную голову и руки. Он подошел к стармеху:
— Что, Павел Ефремыч?
Тот вытер руки своим же кашне и прокричал второму механику:
— Обрезало подвески верхнего коленвала. Давай смотреть!

Стармех был бледен. Зато кровь прихлынула к обычно бледному лицу второго механика. Срезало шпильки! Коленчатый вал работал без опоры. Почему он еще не сломался? Но если бы он сломался, то что бы было? Александр Матвеевич невольно еще раз глянул на стармеха. Тот, хотя и бледный, но целый и невредимый, стоял перед ним. А ведь левый главный дизель, эта махина, мог просто разлететься на куски. Стармех посмотрел на второго механика, швырнул на пайол кашне и выругался «в российскую технику».
Александр Матвеевич разровнял ветошь, что лежала у дизеля, взял у Коли Некипелова лампочку и полез в картер.
— Павел Ефремыч, вас капитан к микрофону требует, — потряс стармеха за локоть Слава Осетров.
В центральном посту стармех взял микрофон, но голос третьего штурмана предупредил его:
— Сергеич к вам побежал. Что случилось, дед?
Стармех ответил:
— Долго объяснять, — и положил микрофон.
В дверях он столкнулся с капитаном и удивился, как тот мог так быстро прибежать в машинное отделение.
— Ну что, Пал Ефремыч?
— Плохо дело. Левый двигатель выведен из строя, коленвал, наверно, погнут. В общем, работать нельзя.
— Как обнаружили?
— А черт его знает, как. Нюхом, наверно.
— Что будешь делать?
— Сейчас Матвеич смотрит, посоветуемся. До Гаваны на одном дизеле, скорей всего, тилипать придется. Ну, подложил он нам свинью!
— Надо что-то делать, Пал Ефремыч, болтаться тут нам никак нельзя.
— Сейчас подумаем. Ну что, Матвеич, твое мнение? — спросил дед вошедшего второго механика.
— Типичная козья рожа. Одна подвеска в картере валяется, вторая висит на одной шпильке. Почему вал не сломался, непонятно. Видимо, дизель вовремя остановили.
— Что делать нужно, Александр Матвеич?
— Остановить второй дизель, осмотреть. Моряки говорят, в ураган идем.
— Это еще неясно, — ответил капитан.
— Так вот: осмотреть второй дизель. А этот нужно чинить. Запасной вал есть?
— Не справимся сами, а, Матвеич? Вал на дизеле не стоял, вдруг зазоры не пойдут, может, лучше до Кубы оставим, там хоть техническая база есть как-никак? — спросил стармех.
— На Кубе нас тоже поломанными не ждут. Я подберу себе ремонтную бригаду, на вахте подмените, и буду делать. Вот только плохо, что судно качать начинает.
— Нужно делать не откладывая, — вмешался капитан. — А против качки подумаем, может, у боцмана талевки возьмем для удержания деталей, может, еще что. Звучит? — он взял микрофон, щелкнул переключателем: — Рубка? Петрович? Сейчас дизеля остановим. Просмотри на локаторе, нет ли вокруг еще кого. Как остановим дизеля, включи аварийные огни, чтоб американец близко не лез. Понял?
— Может, Петр Сергеич, вы лучше сами на мостик придете?
— А зачем? Если что нужно, сообщи в машину, я здесь буду.
Капитан положил микрофон и повернул рукоятку машинного телеграфа на «стоп», словно вывернул из борозды тяжелый плуг. Потом он взял второго механика за локоть и потащил в машину:
— Дед, останавливай правый.
Стармех подошел к пульту дистанционного управления и нажал кнопку стопа. Гидравлика плавно сработала, и дизель стал уменьшать обороты. Пение турбины становилось басовитей.
— Сходи, клапана на системах перекрой, — сказал стармех Славе Осетрову.
В машинном отделении стало так же тихо, как в изолированном звуконепроницаемыми панелями центральном посту управления.
— Все, — подытожил стармех. — Перекур без дремоты.
26
Витя Ливень обнимал подушку и не хотел вставать.
— Иди заступай на вахту, — тряс его Коля Некипелов.
— Иди ты к черту, мне же с нуля заступать!
— Вставай, вставай, я в ремонтную бригаду ухожу, вместо меня стоять будешь, по шесть часов.
Витя выругался.
— Опять что-то придумали! Не пойду я, и все.
— Дура, левый дизель сломался, в дрейфе лежим. Давай быстрее! — И Коля Некипелов исчез.
Витя отпустил подушку, вытер углом простыни слюну и сел. Душный сон медленно отходил от него. Но смысл Колькиных слов дошел до него быстрее, и он резко вскочил, стукнувшись головой о верхнюю койку. Авария левого дизеля! Витя даже замычал. Ну зачем они не отстали от этого рейса, была же возможность! А что теперь? Застрять у американских берегов в такое время? Это же конец. Что делать? Витя в бессилии сжал кулаки. Его участь решалась без его участия. И все Элька! Нужно было ей еще что-то проверять! Он и так предложил ей все, о чем могла думать любая из женщин.
Витя представил себе, как хорошо было бы сейчас за тысячи километров отсюда, в Киеве, и опустошенно опустился на койку. Куда они уйдут теперь со своей куцей скоростью в девять узлов? Кому вообще теперь нужны все эти вахты, бригады и все такое? Говорила же Зина, что американские войска в немедленной готовности, сама слышала. Но, может быть, авария несерьезная и можно еще быстро успеть починить?
Витя встал, подошел к умывальнику. Воды не было, ее подавали по расписанию. Краем шторки Витя со злостью отер лицо: Эля забрала полотенца в стирку, а жесткая шторка царапала кожу. Потом он подошел к столику, взял из ящика припасенный с вечера бутерброд, натянул брюки, сунул ноги в рабочие ботинки и развинченно пошагал в машинное отделение.
На трапе жилой палубы он столкнулся с Петей Полиным, который поддерживал второго механика. Грудь и правое плечо Александра Матвеевича влажно блеснули густым багрецом. Рукой второй механик прижимал под мышкой стармеховскую куртку. Куртка набухала кровью.
Витя вцепился в перила. Судно покачивало, и Петю Полина со вторым механиком водило от переборки к переборке. За ними шел, затирая кровяные пятна, бледный Слава Осетров.
— Подвеска сорвалась, плечо до кости пропорола, видишь, — сказал он Вите Ливню. — Давайте, Александр Матвеевич, я вас с другого боку поддержу.
Витя Ливень свернул в боковой проход и остановился. Идти в машинное отделение не имело смысла. Третий механик не знал этих дизелей, четвертый был юнец из мореходки, а у деда смелости не хватит разбирать дизель в море. Витей овладело безразличие. Он хотел было откусить бутерброда, но вспомнил кровяную ветошь на трапе, и его едва не стошнило. Он повернулся к выходу и наткнулся на живот третьего механика.
— Ты куда? Тебя на вахту ищут, — сказал Евгений Иннокентьевич и засопел.
— А идите вы… Ни на какую вахту я не пойду, — и Витя ожесточенно выругался.
— Сопляк! — сказал третий механик и пухлой своей рукой схватил его за плечо, но Витя вырвался и, не оглядываясь, согнувшись, побежал к выходу на палубу.
27
Георгий Иванович растерялся, когда в лазарет ввели окровавленного второго механика. Он сам только что вбежал сюда с палубы, услышав объявление по трансляции.
— Садитесь сюда, Александр Матвеевич, — засуетился доктор Гив, — а вы сюда, ребята. Что у вас, плечо? Ай-ай! Ну, это сейчас мы… — и он побежал в изолятор.
— Доктор Гив, читайте справочник, только не очень долго, у меня всего двенадцать литров крови, а может, уже и меньше! — криво улыбаясь, крикнул ему второй механик.
У доктора не было должного опыта, и поэтому он всегда сверялся со «Справочником военного врача», неизменно лежавшим на столике в изоляторе. Валерка Строганчиков, придя однажды на прием с сильным порезом ладони, подглядел за доктором, и про справочник стало известно всему экипажу.
Но Георгий Иванович тотчас вернулся обратно, в белом халате и шапочке, и бросился к шкафчику.
— Где же у меня жгут? Ага, вот. Сядьте вот сюда, на клеенку. Ребята, сдирайте с него рубашку. Осторожнее! Ай-ай, как зацепило! Только бы сосуды не тронуло. Наверное, вы первый пострадавший в этой войне, Александр Матвеевич? Какой войне? Да так… Ну, мы сейчас придумаем что-нибудь…
Второму механику наложили жгут, потом второй. Обмыли плечо и руку.
Доктор обработал рану.
— Ну вот, сосудики ваши, кажется, целы. Так, а бинтами укутать все равно придется.
— Вы где так лечить научились, доктор Гив? Это же не ваша сфера.
— А, в войну солдатом был, одному парню чистыми портянками перевязку делал. Что стоим-то?
— Левый дизель сломался.
— Ай-ай, совсем не вовремя вас зацепило. Где это?
— На этом же дизеле.
— Сейчас укольчик от заражения сделаем, и не спорьте! А вы, ребята, свободны.
Александр Матвеевич спросил:
— Мне же его ремонтировать надо, как я буду?
— Руками не придется, а советы, может быть, и разрешу давать.
— Настоящее дело пропадает! Ну ладно, давайте ваши уколы. Потерплю.
— Уколы ваши, моя иголка.
Сделав уколы, доктор пересадил второго механика в свое кресло.
— Ну ничего, когда зубы сверлишь, говорят, боль куда хуже.
— Еще колоть будете?
— Обязательно, еще два раза. Пока сидите, не шевелитесь, куда же вам со жгутами.
— Больно, доктор. Налил бы стопарик, а?
— Нельзя. А впрочем, немного… вот, — доктор, расплескивая, налил спирту второму механику, посмотрел, как тот, бледнея и не морщась, выпил.
— Чего глядишь, доктор Гив, сам хлебни, для храбрости. Может, еще швы накладывать придется.
— Да, в одном месте надо бы. Сейчас инструменты простерилизую. Ай-ай! Ну, будь! — и доктор залпом выпил мензурку…
В дверь постучали, и заглянул Валерка Строганчиков:
— Георгий Иванович, можно вас на минутку? Да нет, серьезное дело есть, без балды.
Когда доктор вышел в коридор, Валерка тихо спросил его:
— Кровь нужна?
— Все шуточки у тебя, Строганчиков, — доктор нахмурился и повернулся к двери.
— У меня первая группа.
— Ну и что? Кровь не нужна, да и аппаратура еще не готова. А откуда про группу знаешь?
— Сдавал когда-то, деньги нужны были, — неохотно ответил Валерка.
— Ну? Ай-ай. Я думал, ты так, а ты еще и орел, — смоляные глаза доктора оживились.
— Я за деньги сдавал, доктор, — повторил Валерка. — В ФЗО. Погулять надо было. Так нужна кровь или нет… человеку?
— Спасибо, что пришел. Не нужна. Ну ты и тип, Валерий ведь, кажется? — с восхищением сказал Георгий Иванович.
— Ай эм сори. Пока. — Валерка пошел прочь по коридору.
— Валерий! Понадобится — позову! Ты пока смотри там, — крикнул ему вдогонку Георгий Иванович.
Валерка хмыкнул, махнул рукой, сбежал вниз. По кормовому коридору он добрался до женской каюты, сказал Шурочке Содовой:
— Встань, милый пончик. Сходи замой кровь на коридорах, пока не засохла. Второму механику руку чуть не оторвало.
У Шурочки округлились от страха глаза.
— Вставай, вставай, Саня, не бойся, завтра труднее будет, — он повернулся к Эле Скворцовой: — Мужик у тебя — типичное то: шкура. Так ему и скажи, пока ему другие это популярно не разъяснили. Нашел когда индивидуализм проявлять, дерьмо!
28
Старпом проснулся мгновенно. Он сел на койке и вслушался. Нет, стояла абсолютная тишина. Только плескала вода в позвякивающем графине. Танкер раскачивался тяжело, как пьяный на ходулях.
«Ого! Уже мертвая зыбь доходит… Почему тихо, я же слышал взрывы! Или мерещится?»
Старпом опять откинулся на подушку, но тут же услышал резкий звук разрыва, хлопок, еще взрыв, еще… В иллюминатор ударил яркий синеватый свет.
— Началось. Она!..
Старпом мигом оделся, вскочил. Танкер повалился на правый борт, и незакрепленное кресло больно ударило старпома по коленке. Прихрамывая, он побежал на мостик.
Где-то над головой провыли самолетные моторы, и танкер снова заметно вздрогнул от серии разрывов.
«Почему же нет попаданий? Пугают, что ли?» — подумал старпом на бегу.
В рубке, освещенной непонятным мертвенным светом, было пусто. Старпом выскочил на крыло. Там стояли второй штурман Тимофей Тимофеевич и матрос его вахты, молоденький Толя Кухтин. Они смотрели за корму, где дрожало, медленно опускаясь на парашюте, холодное пламя осветительной ракеты. На ютовой шлюпочной палубе виднелись темные фигуры людей. Задрав головы, они смотрели в небо, которого не было видно за светом ракеты.
Толя Кухтин икнул и бросился вниз. Он не добежал до палубы. Старпом посмотрел, как его мучительно, во все его тщедушное тело, тошнило. «Укачался, наверное. Погано судно валяется».
— Почему стоим, где капитан?
— Левый дизель не в строю, у правого движение и все прочее осматривают, через полчаса закончат, капитан только что спрашивал у механика. Он на том крыле, на американца смотрит.
Ракета догорела. Стало снова темно. Судно качалось с борта на борт, и свет двух красных аварийных огней, висевших на фалах фок-мачты, шевелил слабые тени.
— Наверно, снова заходит. Плохо, что ни зги не видно, — проговорил второй штурман, перегнувшись через планширь и всматриваясь в темноту. — Зачем они взрывчатку бросают? Неужели напугать хотят, сволочи?
— Подлодок наших боятся, вот и прослушивают взрывную волну. Гидроакустика наверняка на сторожевике работает.
— Думаешь, так, Кирсаныч? А что ж? Пускай побоятся, наконец-то жареным и у их берегов запахло, а то сколько лет за двумя океанами отсиживались! Прекрасно! — Тимофей Тимофеич воодушевился. — Хотели, чтоб их везде боялись!
Далеко за кормой послышался слабый, чуть воющий звук моторов. Он усиливался, опять захлопали разрывы. Они раздавались с короткими интервалами. Наконец стала видна быстрая тень, за которой на секунду меркли звезды, вверху вспыхнул прожектор, освещая замерший на волнах «Балхаш», и серия разрывов легла рядом с бортом. На мостике все невольно пригнули головы. Разрывы сухими щелчками отзывались в корпусе судна.
Старпом выругался:
— Ну и сволочи, почти на палубу сыплют, слышишь, как взрывчатка в воду шлепается.
Прожектор самолета угас где-то по носу, гул моторов стал стихать.
— Разрешается обмен впечатлениями, — свесив вниз голову, объявил с верхнего мостика Валерка Строганчиков.
Но с правого борта вспыхнул еще более яркий свет.
— Теперь сторожевик в психическую атаку пошел, — заметил старпом и пошел на другое крыло, где над резкой тенью фальшборта виднелась широкоплечая одинокая фигура капитана.
— Добрый вечер, — сказал ему старпом.
— Проснулся, Кирсаныч? — капитан, не оборачиваясь, наблюдал за сторожевиком. Тот, огибая «Балхаш», шел сейчас параллельно фронту зыби, и огни на его мачтах то резко опадали, то вскидывались в черноте ночи. — А его ведь больше нас валяет, как еще не перевернулся, — голос капитана был задумчив. — Что с Ливнем делать, как считаешь, Кирсаныч?
— А что с ним?
— На вахту заступать отказался, приказание стармеха не выполнил, третьего механика послал подальше. Сейчас в каюте отсиживается, на мостик по вызову не явился.
Старпом немного помолчал.
— В таких условиях нужно сажать под арест вообще-то.
— Сходи объяви ему, что переводится в пассажиры без права перемещения по судну. Склизкий парень оказался…
— Ясно, Петр Сергеич. Я у него подписку возьму, чтоб и другим неповадно было.
— Думаешь, и другие будут? Тогда — туши лампу! Это не звучит.
— Приказ я напечатаю, чтобы завтра зачитать?
— Ладно. А все-таки здорово его валяет, а? Долго так ему не пройти, остойчивости не хватит…

Американец резко сменил курс и пошел под самым носом «Балхаша», упершись в него толстым лучом прожектора.
Танкер, на котором горели только аварийные огни, голо выхватился из ночи. Свет прожектора бил в глаза и, казалось, проникал сквозь стенки надстроек, — любая соринка видна.
Капитан бросился к щиту освещения в ходовой рубке.
— Ну, я тебе еще докажу, ты у меня еще водички почерпаешь через край!
Выключатели под капитанской рукой защелкали одни за другим. Включилось все палубное освещение, прожектора заливающего света — смотрите, миляги!
— Строганчиков, вруби-ка швартовый прожектор, на американца посвети, только мостик не слепи, а то еще врежется в нас!
— Это мы мигом, — сказал Валерка, и трапик на прожекторный мостик два раза звякнул под его ногами.
Луч прожектора сверху, с мостика, залил сторожевик и отбросил остроугольную колеблющуюся тень на зеркальную, темную, как полированный гранит, стону зыби за ним. Обе спаренные орудийные установки сторожевика дернулись, развернулись на «Балхаш», и старпом вдруг почувствовал, как жарко запульсировала у него кровь с внутренней стороны пальцев. Но сторожевик обогнул «Балхаш» с другого борта, и прожектор на нем погас.
Валерка, помедлив, выключил свой.
Американец лег носом на зыбь и сбавил ход.
— Кирсаныч, проверь судно. Как только ход наберем, приходи на мостик, — приказал капитан.
29
Старпом прошел через рубку на другое крыло мостика. Протянув руку, он осторожно нащупал плечо второго штурмана.
— Ну, как ночь, Тимоша? После этого света и звезд не видно? Или после этого многое видно?
Волна зыби внизу тяжело ухнула, вкатившись на палубу.
Второй штурман молчал.
— Костер красивый можно было бы запалить, Тимоша?
— «А ты не спишь, ты один из дозорных, ты находишь ближайшего своего товарища, помахав головешкой из горящего рядом с тобою костра. Почему ты не спишь? Кто-то должен не спать, так уж ведется. Кто-то должен быть начеку…» Это Кафка. Путаный такой писатель, а как здорово написал про это! Да?
— Хорошо, — согласился старпом, — ну, я судно пошел проверять. Куда у тебя Кухтин делся?
— Укачался совсем и, может быть, просто подавлен. Я его отпустил, пусть отлежится.
— Зря. Надо было работать заставить, быстрее бы в меридиан вошел.
— Второго механика серьезно ранило при ремонте.
— Вот нелегкая!
Старпом спустился вниз.
На переходном мостике он встретил помполита. Вольтер Иванович шел, все так же держась за штормовой леер, и остановился, увидев старпома.
— Безусловно, правильно сделали, что освещение на трубу включили. Я там с людьми был, просто, понимаете, патриотический подъем начался, когда серп с молотом осветили! Безусловно, правильно! — И помполит указательным пальцем вздернул очки. Потом сделал шаг к старпому. — Слышали про Ливня, Александр Кирсаныч? Ведь он, безусловно, дезертир.
— Иду ему объявлять о каютном аресте. Вы на совещание?
— Да. Как же это Ливень у нас сорвался, а?
— Потом обсосем, — сказал старпом, отпустил леер и, балансируя, побежал к кормовой надстройке.

…Прошло всего несколько часов с момента покрасочного аврала, но как изменились люди! Известие об урагане, авария дизеля и теперь эти взрывы по борту со всех смахнули беззаботность. Никто не спал на «Балхаше». На судне установился дух какой-то осязаемой общности, какой, может быть, бывал иногда раньше при плавании в урагане или в самых трудных ледовых рейсах. Что же связывало их всех? Что делало их единым целым? Только ли море, замыкавшее их в пределах пяти палуб судна? Только ли невозможность куда-либо деться? Если бы оказалось возможным допустить это — это было бы самой грязной клеветой на экипаж. Никто или почти никто из них никогда не задумывался над тем, как же получается экипаж, землячество, народ. Но ведь это не получалось само собой, хотя и рассуждать об этом показалось бы им странным, как рассуждать о том, почему они говорят на русском языке или почему все они в детстве носили красные галстуки. Они были свои, советские люди, они могли жестоко обижать друг друга, они могли многого не понимать, и им много предстояло еще сделать, чтобы стать вровень с теми идеалами, которых они хотели добиться, а поэтому они могли все простить друг другу, кроме предательства!
Обходя судно, старпом видел серьезные лица, но он шутил, и люди отвечали ему понимающими улыбками.
— А где второй механик?
— В центральном посту, консультации по дизелю дает. Вот человек!
— А откуда у вас синяк, Осетров?
— Так, на качке споткнулся.
— Ну-ну, — и старпом пошел дальше.
Проходя мимо камбузного коридора, он услышал тонкие всхлипывания.
— Что за черт? — старпом открыл дверь и невольно улыбнулся.
На ящике из-под картофеля сидел матрос второго класса Толя Кухтин в майке и трусах, с алюминиевой миской на коленях. В руках он держал луковицу и лезвие безопасной бритвы.
— Вы что здесь, Кухтин?
Толя всхлипнул:
— Да вот, боцман приказал. Матрос ты или кто, говорит. Если, говорит, десять луковиц нашинкуешь, навечно матрос будешь. Ой, не могу я больше, Александр Кирсаныч, травить уже больше нечем.
Толя откровенно плакал и от лука, и от стыда.
— Толя, это ничего, я у него тоже лук шинковал, на четвертой луковице все прошло. Заставлять не буду, но попробуй сам. Ты еще не знаешь, сколько у тебя силы. Попробуй.
Потом старпом зашел к боцману. Иван Николаич, чистый и строгий, сидел и, отставив руку, читал книгу.
— Вот. «Капля росы». Про наши места. Солодухин пишет.
— Солоухин, Иван Николаич. А я думал, судя по утреннему настроению, вам «За упокой» сейчас самое время читать. Ну, не обижайтесь. Эк вы! Я ведь по делу. Наверно, сквозь ураган идти придется. Посмотрите здесь как следует за порядочком, за людьми тоже. Сегодня у нас — последний и решительный… Завтра у Кубы солнышко ловить будем. Ну, что думаете, старина?
Боцман взял старпома за плечо.
— Все едино к дьяволу на рога лезем. Погляжу я тут, Саня, все будет как положено. А на язык ты едкий бываешь, мало я тебя на «Серпухове» учил…
— Шлюпки дополнительно закрепите. Ох, и заварушка будет, — старпом весело потер руки. — Ну, пока.

…Старпом не удивился отказу Вити Ливия, какой-то срыв, по мнению Александра Кирсановича, должен был все же произойти. Он мог бы даже чувствовать удовлетворение, что ото все же произошло, если бы только обстановка была иной.
На подходе к каюте Ливня старпом остановился.
Говорила Эля. Голос ее срывался и был глух от слез:
— Витя, что же теперь делать-то? Ну почему мне такое несчастье?
— А тебе-то какое несчастье? Я отказался — с меня и спрос, если только будет кому спрашивать.
— Витенька, все на Кубу хотят прорваться, к своим.
— Все! Держи карман шире!
— Как же людям в глаза смотреть, как?
— Ну, хватит, не ной, нытьем не поможешь. Мне теперь все равно.
— Витя, сходи к ребятам, к капитану, попросись на вахту, еще пустят.
— А это ты видела? К ребятам! Они мне глаза выбивать будут, а мне к ним в ноги! Гады, дорвались!
— Витя, ты же сам виноват, сходи, Витя!
— Да отстань ты.
Но Эля закричала, и злость и усталость были в ее голосе:
— И правильно тебя! У нас в детдоме даже девчонки таких били!
— Ах вот ты как меня любишь? Ну и убирайся к своему Косте, он в геройчиках ходит! Нет? Так я сам пойду!..

Старпом решительно толкнул дверь, вошел в каюту, поднял поваленный стул, задвинул его в угол, чтоб не болтался на качке, и сказал Ливню:
— Приказом капитана вы переведены в пассажиры, Ливень, без права передвижения по судну. Короче говоря, будете сидеть под арестом в своей каюте. Эля, а вы идите к себе!
Она медленно оторвалась от косяка двери, вышла в коридор, и где-то в самом его конце вдруг взрывом прорвался отчаянный ее плач.
— Сидите, Ливень! Я разъясню ваше правовое положение, и вы мне дадите подписку. Прошу вас понять, что единственно правильный путь для вас — это исполнение всех судовых законов.
Витя Ливень не поднимал головы и молчал.
30
— Ну что, отцы-командиры, все в сборе? — спросил, улыбаясь, Александр Кирсаныч собравшихся.
— Дед сейчас придет, второй штурман на вахте, и все тут.
Под напором ветра хлопнула левая дверь в ходовой рубке, и в штурманскую, щурясь, вошел стармех Пал Ефремыч Кулагин. Потеснились, и стармех занял свое обычное в таких случаях место в углу дивана.
Александр Кирсаныч крикнул капитану на мостик:
— Все в сборе!
Капитан вошел в штурманскую рубку, включил верхний свет, расклинился между прокладочным и радиопеленгаторным столиками, закурил и оглядел комсостав.
Они все ждали капитанского решения. Что же придумать? Решение медленно созревало в капитане. Там, далеко, в Союзе, в Мурманске, и, может быть, даже в Москве, верили ему и ждали от него смелых действий и успеха. Он не мог делать иначе. Он и капитаном стал потому, что выходил победителем из самых аховых положений. Вот эти люди, близкие и неблизкие ему, могли с ним спорить о чем угодно, могли ему доказывать что угодно, и он, зная свою власть, позволял им это, но в ответственные моменты только его, капитанское, слово имело значение на судне. Петр Сергеич не боялся ответственности: она давала ему твердую почву под ногами для принятия любых решений.
Сделав пару затяжек, капитан начал:
— Второй механик в ЦПУ? Правильно. В общем, дело вот какое: идем на Кубу, это ясно. Ясно и то, что нас американцы постараются остановить и очень скоро. Что нужно делать?
— Надо сальдо-бульдо прикинуть, — сказал третий штурман, смешался и стал ловить губами ус.
— Сальдо-бульдо такое: левый дизель сломан, где-то впереди ураган, еще дальше Куба, а сзади американец. Звучит? Какие ваши мнения? Прошу говорить, начиная со стармеха.
Все молчали. Стармех мял в руках превратившееся в ветошь кашне, третий механик сопел и крутил пуговицу на дряблой груди, Вольтер Иванович протирал запотевшие вдруг очки, старпом, уцепившись за край стола, листал «Справочник капитана», доктор оглядывал всех и улыбался своей красивой улыбкой. «Ай-ай», — шепотом говорил он. Остальные сидели напряженно и недвижно.
— Так что ж, Сергеич, надо что-то делать, — начал стармех.
Капитан перебил его:
— В общем, так: мы пойдем прямо к центру урагана. Американцы вряд ли рассчитывают, что мы туда сунемся, во всяком случае этому фрукту, что у нас за кормой, в урагане делать нечего. Во Флоридский пролив мы не попадем, ну и хорошо. Петрович, приготовишь карты других проливов, с той стороны урагана вынырнем — и точка.
— Опасно на одном дизеле. Может, в океан отвернуть, а потом опять на Кубу? — спросил стармех.
— Тогда нам не прорвать блокаду, сторожевик от нас не отвяжется.
Стармех помолчал, помял кашне и сказал:
— Хорошо, я согласен, раз надо.
— Старпом?
— Я согласен с вами, Петр Сергеич. Судя по ветру и зыби, идем к центру урагана. Я предлагаю так: как только американец отстанет, свернуть влево и по тыльной части циклона идти к проливам. Огни выключить, вряд ли они в такой ураган что-нибудь в локатор обнаружат. Вахту увеличить и всех предупредить.
— Ну, это обычно, — вмешался капитан.
— Петр Сергеич, я отрывок какого-то радио принял на английском языке, там о депрессии речь идет, может, это об урагане? — спросил Валя Куралев.
— Неси сюда, переведем, что ж молчал! Ну как, несогласных с решением нет? Давайте тогда по местам.
Несогласных не было, но третий механик, посапывая, сказал:
— Чего языки чесать? Надо так надо, раз уж так попались.
— Пусть о питании позаботятся для ночной вахты, — добавил радист.
— Все? — спросил капитан.
— Позвольте мне, Петр Сергеич! — Помполит поднялся, но судно упало на борт. И Вольтер Иванович, качнувшись, втиснулся обратно на диван. — Позвольте уж мне сидя говорить. Как помощник капитана по политической части, я, безусловно, обращаюсь в первую очередь к коммунистам. Случай с Ливнем нам показывает, что у нас не все еще благополучно с людьми. Возьмите же каждый себе на заметку, или, как это на флоте говорится, на буксир, людей. Они — главное. Я, понимаете ли, заглянул в кают-компанию, темно там, а меня аж в сердце кольнуло: глазок этот зелененький еще светится, у приемника. Свет включил: матрос ваш, Александр Кирсаныч, Лавченко, сидит да Зина-повариха. Включил снова приемник — «Голос Америки»! Слушали, пожалуйте вам. Безусловно, это неожиданность и какая: ведь Зина член судового комитета! Опять просмотрели.
— Это сейчас не важно, Вольтер Иванович, — перебил капитан, — давайте ближе к делу.
— Да она давно сарафанные сплетни по судну разносит, я уж не раз об этом говорил, — заметил старпом.
— Ну, старпом опять на своего конька садится, — сказал третий механик.
— Товарищи, безусловно, у нас имеется на сегодняшний день ряд срывов, и нам потом к этому нужно будет вернуться.
— Вольтер Иванович, я все же прошу вас ближе к делу, время дорого, — недовольно произнес капитан, — судно не ждет. Для дискуссий у вас со старпомом еще впереди свободного времени много будет.
— Я, как все, выполняю свой долг, Петр Сергеич, но могу сказать, что по многим вопросам еще придется спорить. Жизнь доказывает.
— Опять теории! Работать нужно!
— Я готов.
— В таком случае, если вопросов нет, разошлись!
— Я только хотел предложить, чтоб секретные документы на всякий случай каждый к уничтожению приготовил. — сказал помполит.
— Ну сколько же их! Вы что, серьезно в плен собираетесь? Из-за одной-двух бумажек нервоз поднимать! Давайте-ка лучше экипаж проверьте, Вольтер Иванович. Старпом, где наши данные по циклону?
Комсостав расходился по местам. Было слышно, как зло в громко выругался стармех, споткнувшись обо что-то у трапа. Он, как и все стармехи, не привык ходить в темноте даже на своем судне. Его место было под сверкающими колпаками ламп, среди техники, блестевшей шлифованными гранями металла.
Шаги на переходном мостике стихли.
Вольтер Иванович тоже вышел на мостик.
— Тут есть кто? — спросил он, и в его голосе еще была неоттаявшая обида.
— Вахтенный штурман.
— Ну, как дела, Тимофей Тимофеич?
— Американец на зигзаг перешел, не выдерживает, видимо, бортовой качки. Долго так не протянет, скорость ему сбавлять придется.
— Это хорошо… Ко мне Жмуров насчет приема в партию приходил, как вы считаете, безусловно примечательный факт?
— А что? — ответил второй штурман. — Такое время не каждому в жизни выпадает. Чего же тут удивительного?
31
И вот снова старпому время заступать на вахту. Одни сутки, они промелькнули, как миг.
Что дал ему в жизни этот день, чем он обогатил, чем осчастливил, чем огорчил? День был необычный, и все же в нем по частям, по частичкам отразилась жизнь и старпома, и экипажа, и самого «Балхаша», теперь заливаемого тучей брызг и тяжело, но упорно хромающего в волнах на одной своей стальной ноге. Небо всплошную затягивало низкими облаками; холодело, и липкая влажность наклеивала одежду на еще горячее тело. Соль зудила кожу под воротом рубашки, горьковатая соль пощипывала губы…
Свет носового топового огня упирался в стену пузырчатой воды, и белый гребень заслонял собой все… Что-то стонало и звенело на полубаке, затем вода рушилась на палубу у основания надстройки, вода хлестала в обвес нижнего мостика, и бесформенные куски ее тяжело шлепались на настил носовой шлюпочной палубы. Корпус вздрагивал и, казалось, скручивался посередине, бак и ют дергались в разные стороны, как концы колеблющейся стальной линейки. Корпус лез вверх, выдавливаясь своими обводами из волны и вынося вверх двадцати-тысячную массу металла, воды и нефти, составляющую вес танкера в грузу. И тогда старпом чувствовал, что его прижимало к палубе так, что подрагивали от тяжести коленки.
В хаотичном и смещавшемся мире только одни опадающие и взлетающие палубы «Балхаша» были достаточно устойчивыми плоскостями.

Слегка испуганный и пришибленный Филипп Лавченко доставал в рубке дождевики, Костя Жмуров стоял на руле, держась за никелированные рукоятки штурвальчика так же просто и цепко, как он держался бы за ручки плуга или рычаги трактора; а в ста метрах от старпома, в центральном посту машинного отделения, где качка ощущалась меньше всего, сидел в кресле, покусывая от боли губы, второй механик Александр Матвеевич, и лицо его было бледнее обычного.
Многие из экипажа спали тяжелым штормовым сном, когда слышишь и скрип переборок, и стук дизелей, и грохот воды, разбивающейся о борт, и шелест книг, что ездят себе на полке, и тысячи других звуков и когда чувствуешь одинаково отчетливо и вибрацию судна, и ерзанье собственного тела на койке, в которой не за что зацепиться…
В ходовой рубке капитан Петр Сергеич Курганов закуривал свои бессонные беспокойные сигаретки.
Утро под темными тучами наступало позднее, чем вчера, но оно наступало, а за ним шел день, а за ним еще тысячи дней, когда нужно будет жить, тосковать и спорить, спорить с людьми и с собой, ибо если в споре рождается истина, то в правоте рождается счастье.
Танкер «Балхаш» бодрствовал, спал и плыл, плыл туда, по заданию, к Антильским островам.

С американского сторожевика, бледное пятно огней которого еще виднелось за кормой, вдруг резко замигал синеватый луч угольного прожектора. Александр Кирсаныч махнул рукой и засмеялся:
— Неужели еще не поняли, что каждый за себя, а бог за всех? Ураган идет.

Хлынул дождь, танкер тряхнуло на волне, и жестокий порыв ветра рассек жизнь каждого из его экипажа на то, что было ДО, и то, что будет ПОСЛЕ.

1964